www.vestnik.com

Юрий Колкер

Чем Запад опасен России

Казалось бы, что можно сказать против интернета? Это волшебное средство подняло на новую ступень демократию и фольклор, распахнуло перед нами информационные закрома, отворило шлюзы народному словотворчеству. Но интернет пришел в Россию с Запада - и принес с собою вещи, которые самому убежденному западнику кажутся ненужными и отвратительными.

Компьютерщикам, осваивавшим интернет, поневоле пришлось заниматьsq переводами с английского на русский, и они с этим не справились. Вскрылось явление, одновременно комическое и печальное: высокие профессионалы, кое-как выучившие английский, подсознательно уверовали, что этот язык - не только источник новых идей и новых терминов (без которых, действительно, не обойтись), но и некая норма цивилизации. Для них стало самоочевидно, что всё настоящее делается и говорится по-английски. При этом русский язык стал для них этаким бедным родственником из провинции, которого стыдятся.

Существует Российская Академия Интернета (именно так: каждое слово с прописной! - хотя и традиция, и логика русского языка допускают в этом случае только одну прописную в первом слове; каждое слово с прописной идет только в названии государств). Эта академия учредила премию "за лучшие сайты в русском Интернете". Казалось, бы чего лучше? Слово сайт проглатываем, за его краткостью и приемлемым звучанием; оно уже привилось. Заинтригованные сущностью дела не замечаем и того, что слово интернет написано с прописной (хотя с таким же успехом можно было бы написать с прописной слова телефон или канализация). Но учрежденная академией награда называется не "Сетевая премия компании Интел" (как можно было бы ожидать), а... Интел Интернет Премия. Это уже не пустяк - тут не в текучей графике дело, а в том, что в русский язык беззастенчиво пересажена английская синтаксическая конструкция, у нас совершенно неприемлемая и непонятная. Абсурдность этой конструкции не слышна именно тем, кто английский знает поверхностно, но всем своим существом уверовал в призрачность и эфемерность русского языка. Ведь они, наверное, изумились бы фразе "Автозавод Водопровод Премия", не признали бы ее ни русской, ни осмысленной, а с интернетом и Интелем - никаких проблем.

Русский язык веками воспринимал всевозможные влияния, оставаясь собою. О заимствовании слов не говорим. Оно гадко только когда иностранное слово вытесняет живое русское слово (как вышло с нелепым и совершенно ненужным словом имидж). В построении предложения докарамзинистов ощущалось немецкое влияние (сказуемое в конце), а после них - французское, но на русские флексии до сих пор, кажется, никакие реформаторы не посягали. Сейчас же, очевидно, надвигается коренная перестройка языка, которая, если осуществится, закроет для будущих поколений Пушкина и Толстого, сделает их устаревшими, смешноватыми.

Особенность сегодняшних перемен состоит не в интенсивности западных влияний, а в том, что Запад - впервые - платит за перестройку русского языка и, шире, русской языковой культуры. Делает он это иногда прямо, а иногда опосредованно. Спонсоры компании Интел могли дать деньги под условием сохранения английской формы названия своей премии (не сознавая, что в ней имя компании совершенно теряется; ведь в русском языке смысловое ударение находится не в начале конструкции, как в английском, а в конце). То же самое - и с российскими отделениями западных банков, названия которых сплошь организованы по схеме "Мост-банк" (вместо русского "банк Мост").

Но, скажем, Пушкинская литературная премия, учрежденная в Германии, нацелена единственно на бескорыстное поддержание русской культуры. Ничего благороднее этого невозможно вообразить. Россия десятилетиями была отрезана от западной цивилизации, она обеднела, отстала от Запада в материальном отношении, и Запад протягивает ей руку помощи - спасибо! Однако немецкие марки отсчитывают люди, знакомые с русской литературой поверхностно, любящие ее в переводах. Даже сообразуясь с мнением российских авторитетов (иногда дутых), немецкий меценат больше подвержен вероятности промахнуться и дать деньги полному шарлатану, чем гипотетический русскоязычный меценат.

Еще в больше мере это относится к западным университетским премиям за русскую словесность. С их помощью ход этой словесности уже откровенно направляется. Во-первых, Запад ждет от Востока экзотики, вещей причудливых и неожиданных. Вещи экстравагантные интереснее исследовать, под них легче получить гранты. Во-вторых, человеку академическому требуются теории, он должен обнаруживать и систематизировать направления и школы в литературе. Когда направлений нет, их придумывают (как случилось с пресловутым постмодернизмом) - и получается, что университетские профессора рублем (маркой) подталкивают русских писателей к тому, к чему их, писателей, не привело бы естественное развитие родной литературы.

Наконец, третье - и самое печальное. Литературовед знает литературу, но часто не понимает ее. У него нет инструмента, позволяющего отличить подлинник от подделки. Особенно это относится к тем, кто работает на выученном языке. В Лондоне имеется специалист, который назовет вам на память дни рождения всех советских писателей этого века (преимущественно, в одной бывшей советской республике), но формулу "для звуков жизни не щадить" считает не высокой страстью, а игрой ума, щегольством и бравадой. Между тем, он и ему подобные располагают обширным набором средств поощрения русских писателей, для которых самая возможность побывать в Лондоне по университетскому приглашению - уже премия. В руках таких вот людей в известном смысле и находится сейчас будущее русского языка.